— А ты?
— А что я?
— А ты бываешь в этом Ичиасэ? Видишься с сестрой? Или только через перстень и общаетесь?
— Только я и бываю. Давай не будем об этом. Ты собиралась учить наш язык. Не передумала еще? Вот давай и начнем, пока я еще здесь.
— А когда ты уедешь, кто тогда станет меня учить?
— Ну, было бы желание, а учителя найдутся. Тот же Анхен, к примеру, я уверен, прекрасно справится.
— Ну да, конечно. Тот же Анхен, насколько я помню, всегда мне врал, что никакого «другого языка» и вовсе не существует.
— А что ты от него хочешь? На той стороне он — официальное лицо при исполнении, и к поездке через Бездну, уж поверь мне, он тебя никогда не готовил. А по ту сторону вампиры даже между собой обязаны говорить на языке людей. Ты ж не ждешь, что он будет нарушать собственные правила?
— Ага, а писать и читать на нем при мне, значит, можно?
— А это ты сама у него спросишь, коль разговор зайдет. А пока держи свою тетрадку, на слух ты всего сразу не запомнишь. Так что записывай, к следующей нашей встрече выучишь…
И следующие часа два я записывала, проговаривала и вновь записывала. И это было даже хуже, чем учить анатомию. Потому как были у них такие звуки, для которых у меня даже букв подходящих не было. И была еще куча всяких вспомогательных слов, которые на человеческий язык и перевода не имели. И я уж не говорю, что предложения у них строились так, что проще знаками всю жизнь изъясняться, чем все это освоить.
Честно говоря, к концу мероприятия я была уже абсолютно уверена, что в жизни мне этого не выучить, не стоит и пытаться. Вот только Лоу огорчать не хотелось, поэтому озвучивать свои упаднические мысли я не стала. Поинтересовалась только:
— А ты наш язык долго учил?
— Да нет, я тогда молодой был, любопытный. А в доме только и разговоров было, что про Страну Людей. Постоянно гости, проекты, планы, впечатления, мнения… Я и сам не заметил, как выучил. Все ждал, когда же мне разрешат и самому посмотреть, пообщаться, — он чуть помолчал. — Дождался.
— И?
— Посмотрел, — развивать тему не стал. — Потом уехал путешествовать. Знаешь, в мире много стран, народов, языков. У каждого своя история, свои обычаи. Их сложно понять, не имея возможности общаться. Ну а поскольку мне, по–прежнему, было любопытно, то языки я учил и дальше. И знаешь, чем больше ты их знаешь, тем легче учить следующий.
— И сколько же ты их знаешь?
— Четырнадцать, включая мертвые. Так что не грусти, уж один ты точно выучишь.
— А «мертвые» — это как?
— Это когда не остается тех, кто считает язык родным. Когда говоривший на нем народ исчезает, растворяясь среди прочих — более сильных, более удачливых.
— Зачем же тогда его учить? Язык, на котором никто не говорит?
— Остаются надписи. Книги, документы, — Лоу пожал плечами. — И мне интересно их прочитать. Интересно знать, что было в этом мире до меня. Потому что это мой мир, Лар. Я в этом мире не гость, я здесь живу. А значит, пытаюсь познать и понять.
— А знаешь, ты мне подружку одну напомнил, в школе вместе учились. Она вот тоже все интересовалась историей, тем, что раньше было… — какая–то смутная мысль крутилась на самом краю сознания, казалось — еще немного, и я ее поймаю… Вспомню. Что–то важное — вспомню.
— Пошли купаться, Лар, — не дал мне сосредоточиться Лоу, — У тебя уже даже твое очаровательное белье давным–давно высохло, — он аккуратно провел пальцем по верхнему краю лифчика.
Проследила взглядом, как он гладит изящную вышивку, и ехидно поинтересовалась:
— Вот даже и не пойму, то ли белье мое ты сейчас похвалил, то ли все же себя — ведь ты мне его выбирал.
— А вот не приходит в голову, что я похвалил тебя? — продолжая обводить пальчиком цветочки на лифчике, промурлыкал вампир. — Как дивно тебе идет и как чудно облегает.
— Да ну тебя, — встала и отправилась плавать. А он отстал, понятно. Ему ж еще раздеваться. Вампир, куда ж денешься. Все–то у них не по–людски.
Плавала в этот раз не слишком долго. Засмотрелась на белые лилии и не удержалась, заплыла в самые заросли — сначала захотелось поближе их рассмотреть, потом понюхать.
— А знаешь, их бесполезно рвать, они сразу вянут, — я аж вздрогнула от неожиданности. Совсем не заметила, как он подкрался. Вроде только что одна здесь была.
— Поэтому они даже считаются символом недоступности, — осторожно разводя руками длинные стебли, Лоу приблизился ко мне. — Вроде совсем рядом, а не сорвать, — он тихонько провел пальцами по краю белых лепестков. — Знаешь, водяные лилии никогда не дарят. На них просто вместе любуются.
Он протянул руки, обнял меня за талию и притянул спиной к себе. Дно было здесь не глубоко, вода едва закрывала мне грудь, а Лоу и вовсе был выше меня почти на целую голову, утонуть нам не грозило, даже при полном бездействии, разве что завязнуть в иле или поцарапаться о какую корягу.
— Ты ведь позволишь мне полюбоваться на них вместе с тобою? — его висок ласково коснулся моего виска. — Знаешь, а ты ведь очень на них похожа. Такая же красивая, чистая, недоступная, — его губы осторожно коснулись моего плеча. Потом еще раз, и еще, и еще, с каждым разом перемещаясь все ближе к шее. Затем поцеловал и ее, а потом еще и лизнул языком за ушком.
— Ну вот что ты делаешь, перестань, — я смущенно дернула плечом. Нет, было приятно, но… Он был мне другом, нежным, заботливым другом, а все эти поцелуи, они явно претендовали на большее, или это я путаю его с человеком, а он же вампир, и для него все эти поцелуи вообще ничего не значат, просто настроение хорошее.
— Лаар–каа, — полушепотом протянул он, — ну зачем ты лишаешь себя удовольствия? — Его палец проник под бретельку лифчика, нежно огладил кожу под ней, скользнув вниз с плеча сначала вперед, потом назад, и вновь поднявшись на мое плечо. — Ну смотри, этот глупый кусочек ткани портит твою нежную кожу. Остается след. Давай мы его уберем. — И, повинуясь движению его пальца, бретелька спадает с плеча, и я чувствую прикосновение его языка. Он, едва касаясь, ведет им по следу от бретельки. Щекотно. Приятно. Волнительно. Его пальцы тем временем сбрасывают бретельку и с другого плеча, и его язык проводит влажную дорожку и там.
— Лоу!
— Просто массаж, маленькая. Для поврежденной жестоким обращением кожи, — пальцы тем временем очерчивают нижний край лифчика и проникают под него — едва–едва, не больше, чем на сантиметр. — Ну смотри, и здесь тоже остался след. Давай мы тебя пожалеем и снимем уже эту гадость.
— Не надо, — сердце начинает биться чуть быстрее. Ну вот зачем он…
— Надо, моя хорошая. Вода должна ласкать кожу, а не тряпку, — его руки смыкаются на застежке, миг — и она расстегнута, и лифчик летит куда–то в сторону берега прежде, чем я успеваю его остановить.
